Графские развалины - Страница 16

Он дернулся было обратно, взять зажигалку, – и остановился, вспомнив. Аварийное освещение! Пашка говорил – питается от того же аккумулятора, что и сигнализация.

Кравцов приподнял лист обшивки, дернул тумблер на пульте. Свет загорелся – точнее, едва затеплился. Две крохотные лампочки – в коридорчике и в бригадирской – превратили непроглядную тьму в мутный сумрак.

Читать при этом свете было бы невозможно, но источник журчания Кравцов разглядел. И оторопел.

Из-за двери лилась вода! Не под дверь – отовсюду! Проникала через почти незаметные щели у косяков, у притолоки и сбегала вниз, пополняя растущую под ногами лужу. Очень быстро растущую. Сквозь скважину замка била – именно била, не сочилась, не капала – настоящая струйка, напоминая странную пародию на известный фонтан «Писающий мальчик». Падая в лужу, струя издавала то самое, услышанное Кравцовым, журчание…

Что за чертовщина?! Наводнение?! На холме?!

Он машинально опустил глаза, чтобы оценить скорость подъема воды – и понял, что за неправильность встревожила его чуть раньше, еще в темноте. Пол стал не горизонтальным! Наклон казался невелик, градусов десять, самое большее. Но вся вода собиралась у дальней от его ложа стены. Вот почему стена, отклонившаяся от вертикали, показалась даже на ощупь какой-то не такой…

Кравцов бросился обратно в бригадирскую, отдернул занавески, – уже догадываясь, что увидит. Сквозь щелки окна тоже сочилось – ручейки сбегали по полу к порожку, образовав на линолеуме другую лужу, небольшую. А за стеклом… За стеклом виднелось лицо – бледное, искаженное – лишь через несколько секунд Кравцов узнал собственное отражение.

Он прижался к окну, прикрываясь ладонями от света лампочки-лилипутки – и увидел.

Увидел что-то вроде густого коричневатого тумана – частицы его двигались в хаотичном танце, изредка среди них попадались какие-то более крупные соринки…

ЗА ОКНОМ БЫЛА ВОДА. МУТНАЯ ВОДА.

Кастровый провал, – понял Кравцов внезапно. Еще один кастровый провал. Воды подземного озера в другом месте подмыли свод громадного резервуара – и на дне просевшей воронки оказались и графские руины, и липы старого парка, и эксклюзивные Пашины плиты…

И он, Кравцов.

Внезапно стало трудно дышать. Воздуха не хватало. Он пытался широко раскрытым ртом ухватить исчезающий кислород… Клаустрофобия – понял Кравцов, такое с ним случилось один раз в жизни, в третьем классе, когда застрял между этажами лифт – освещенный точно такой же еле живой лампочкой. Забытый детский ужас выполз из дальних закоулков памяти.

Мысли метались: конец… стеклопакеты пока выдержат… и воздух может остаться, скопится под потолком… и что – медленная смерть от удушья… спасатели?.. да какие тут, к чертям, спасатели… разве что «тревожная кнопка»?… но пройдет ли сигнал сквозь толщу воды?…

За стеклом, на которое он продолжал оцепенело смотреть, почудилось какое-то движение. Кравцов вгляделся. Темный силуэт медленно выплывал из коричневого тумана – и оказался рыбиной, здоровой, толстобрюхой, карасем или карпом… Торпедовский пруд тоже затянуло, понял Кравцов. Рыбина почти уткнулась мордой в стекло, жаберные крышки медленно приоткрывались и закрывались. Неморгающий глаз смотрел тупо и равнодушно. Потом рыба сделала неуловимое движение хвостом и исчезла.

Кравцов провел рукой по лицу, стирая холодный пот. Он понял.

ЭТО СОН. ПРОСТО СОН.

Надо проснуться – и все. Крепко закрыв глаза, он сказал вслух: «Просыпаюсь!» – и снова открыл их.

Не изменилось ничего. Так же – или сильнее? – журчала вода. Так же клубился за окном коричневый туман.

Кравцов поднес левую руку ко рту и сильно стиснул мякоть ладони зубами. Боль пришла, настоящая, резкая, – но кошмар не развеялся.

Зато утихла паника и вернулась способность спокойно и трезво мыслить.

Не бывает такого, сказал себя Кравцов. Не потому, что не бывает никогда – в жизни всякое случается, – а потому, что противоречит элементарным физическим законам. Вагончик деревянный, лишь снаружи обшит кровельным железом. Плавучесть у него наверняка положительная. На временный фундамент он поставлен краном. Если закон Архимеда до сих пор действует, то при подобном катаклизме временное жилище Кравцова просто обязано было всплыть. Всплыть и покачиваться сейчас на поверхности возникшего водоема. Другое дело, если имелась бы жесткая связь, скажем, с вбитыми в землю сваями – но чего нет, того нет.

Понимание абсурдности и невозможности происходящего ничего в нем, происходящем, не изменило. Вода продолжала прибывать. Тусклый свет мигнул – но загорелся снова. Как показалось Кравцову – еще более тускло.

Задыхаться или тонуть не хотелось. Даже во сне.

Мы часто завидуем легкой смерти умерших во сне, подумал Кравцов. Говорим: счастливый, не мучился, заснул – и не проснулся. Возможно, это ошибка. Кто знает, что за кошмарные вещи творились с теми уснувшими в мире их сновидений и почему они на самом деле не проснулись…

К тому же всегда существовала крохотная вероятность просчета. Он мог что-то не учесть – что-то очень маловероятное. Например, полуметровый слой свинца под полом – говорят, именно такой вагон-неваляшку построили для императорской семьи после крушения на станции Борки.

Надо выбираться, понял Кравцов. Сон это или дикая явь, – надо выбираться. Но как?

Выход оставался один. Набрать побольше воздуха, распахнуть дверь, подождать, пока вода заполнит вагончик и встречный поток ослабеет – и плыть к поверхности.

Для сна – вполне реальный способ. Наяву – если и не зацепишься за что-то, выплывая, и не захлебнешься, – то кессонная болезнь при мало-мальски приличной глубине обеспечена. Но выбирать не из чего.